Я напряглась, до конца не веря тому, чего слышала.

— Правда, это муж был? Я его видела, он на крутой тачке приехал, а пациентку на отдельной машине доставили, со всеми приспособлениями, — спросила Галина, еще одна наша сотрудница.

— Гладышева, — обратились ко мне, — ты должна точнее знать. Тебя же Залесская вызывала к себе по этому поводу. Это правда был муж пациентки? — в сердце кольнула острая игла.

— Я не знаю, — честно призналась, чувствуя, что внутри меня разверзлась черная дыра, утягивающая в себя хорошее настроение, радужные мысли и даже силы. — Меня отчет отправили доделывать, — пояснила на автопилоте, поднимаясь из-за стола и выходя из кабинета. А все потому, что не желала, чтобы коллеги видели мое состояние.

Еле-еле добралась до дамской комнаты, где уселась в изнеможении на крышку унитаза. Слез не было. Глаза мои были абсолютно сухи, но вот душа… Душа рыдала кровавыми слезами.

«А на что ты надеялась, Ирочка?» — саркастически задала себе вопрос. «Что Герман будет тебя дожидаться? Так он женился и у тебя не спросил. Да и нужна ты ему только для одного. Трахать. А для всего остального есть совершенно иные девочки. Чистые. Юные. Не испорченные».

Для меня не имело никакого значения, что женщина, которую к нам оформил Макаров, находится в плачевном состоянии. Что ее здоровье оставляет желать лучшего. И скорее всего она никогда не сможет прийти в себя. Меня убил сам факт женатого состояния Германа. Это ставило жирный крест на всем. Впрочем, ничего же и не было. Мне никто ничего не обещал, а то, что я сама себе намечтала, так это мои проблемы.

Когда я вернулась в кабинет женщины все так и мусолили тему новой пациентки и ее красавца мужа.

— Надежда Петровна, на вас лица нет, — заметила кто-то из сотрудниц. — Как вы себя чувствуете?

— Все хорошо, — отмахнулась я. — Это женское недомогание, — пояснила, чтобы избежать дальнейших вопросов.

В скором времени мои коллеги переключились на новую сплетню — с кем вчера вечером видели завхоза. Женщина была не из наших, так сотрудницы гадали кто это: любовница или обыкновенная знакомая. Наш завхоз был любвеобильным мужчиной, не пропускающим ни одной юбки и успевшим перепробовать часть женского коллектива нашего дома-интерната.

Сплетни по поводу Ивановича меня давно не интересовали. Тем более у самой на душе было муторно и противно до такой степени, что хотелось выть.

Домой возвращалась, как в воду опущенная. И ведь пыталась объяснить сама себе, что напридумывала непонятно чего, вот теперь и страдаю. Ну, зачем в очередной раз приняла за чистую монету то, чего на самом деле не существовало. Решила, что Макаров надумал за мной поухаживать. Черта с два. Обычный мужской каприз, только и всего. Встретил. Вспомнил былое. Решил еще раз испытать приятные моменты, ведь секс у нас был замечательный. Только и всего. Ничего личного, как говорят американцы. Уж лучше бы я с ним никогда не встречалась. Было бы гораздо спокойнее на душе. А так она разрывалась на части, кровоточила.

Захотелось сделать что-то хорошее, кому-нибудь подарить радость, лишь бы избавиться от гнетущего чувства, царящего внутри.

Вспомнила, что давно не была у Аэлиты Гавриловны. С этой старой женщиной я познакомилась в доме-интернате. У нее была сложная судьба. Когда-то давно у старушки была счастливая семья, любимый муж, любящая дочь. Потом случилось несчастье. Мужчина ушел в забой, да так и не вернулся. Осталась женщина с ребенком на руках. Повторно замуж так и не вышла, желая все отдать ради любимой кровинушки. Девочка выросла, вышла замуж, оставив Аэлиту Гавриловну. Время шло. Молодые разбогатели, обзавелись детками. Но жизнь семьи омрачало болезненное пристрастие отца семейства к играм. Мужчина играл в карты, в автоматы, делал ставки на лошадиных бегах. Одним словом играл во все, что могло пощекотать нервы. Когда-то выигрывал, когда-то проигрывал, все время балансируя на грани. А однажды очень крупно проигрался, да так, что в семью дочери Аэлиты Гавриловны пришли ночью и поставили условие, что либо мужчина выплатит долг, либо его деток в один день не досчитаются на вечернем ужине. Женщина добрая душа, узнав о беде, предложила продать свою однокомнатную квартиру в уплату долга. Что и сделали в скором времени. Сама же Аэлита Гавриловна переселилась жить в дом к дочери. Вначале все было нормально. Но со временем зять стал оскорблять женщину браными словами, когда та учила уму разуму. Мужчина нигде не работал, а лишь продолжал играть. Дочь, по началу, не вмешивалась во все это, хотя женщина и пыталась искать у нее поддержки. А спустя время и сама стала покрикивать на мать, сделав жизнь женщины невыносимой до такой степени, что той остался один выход, уйти в дом престарелых. Так женщина оказалась у нас. Здесь мы и познакомились. Разговорились. Меня настолько тронула история женщины, что захотелось помочь. И я стала ходить по инстанциям, чтобы выбить старушке социальное жилье. И к моему большому довольству это получилось сделать. Я видела, что Аэлиту Гавриловну гнетет нахождение в интернате. Она привыкла быть самой себе хозяйкой, а в доме престарелых это было невозможно.

Не так давно женщина отпраздновала переезд в маленькую, но отдельную, квартирку. Данному факту я была несказанно рада.

Я заскочила в магазин, прежде чем идти в гости к женщине, и набрала молока, сметаны, творога, различных круп, фруктов — того, что любила старушка. А еще купила упаковку «Барни». К ним Аэлита Гавриловна питала особо трепетное чувство.

— Кто там? — услышала старческий голос за дверью. Женщина была бдительна и меня всегда тому учила.

— Это я, Надя, — меньше всего мне хотелось представляться чужим именем перед Аэлитой Гавриловной, но иначе я не могла.

— Ах, это ты, деточка. Уже открываю, — послышалось дребезжание дверной цепочки, а после открывание замка. — Проходи, дорогая. Давненько тебя не было.

Перед моим взором появилась благообразная старушка с седыми волосами, зачесанными в строгий пучок на затылке, в чистом переднике, надетом на цветастое платье, с неизменными очками на переносице.

— Простите, Аэлита Гавриловна. Так получилось. Закрутилось. Дела, — принялась оправдываться.

— Да это я просто, брюзжу. Ты не слушай меня, деточка. Проходи. Не стой в дверях. Давай сразу на кухню, у меня там только чайник закипел. Чай будем пить.

Мы прошли в крохотную кухоньку женщины, где могли с трудом разместиться разве что два человека.

У Аэлиты Гавриловны мне всегда нравилось бывать. Женщина смогла из ничего сотворить уютное гнездышко. А может быть, это просто от старушки веяло домашним уютом, к чему я всегда стремилась.

На память пришел вечно пьяный отец, гоняющий мать по дому, а чуть позже и меня. Ни о каком уюте в нашей хате речи не было. Откуда ему взяться, если все пропивалось в тот же миг как приобреталось. У нас в доме никогда не было пододеяльников на одеялах, а уж про белоснежные простыни и накрахмаленные салфетки даже вспоминать не стоило.

— Садись, Наденька. Дай-ка я за тобой поухаживаю. Ты, наверное, голодная? С работы небось? — поинтересовалась женщина, а сама принялась шарить по полкам холодильника.